Пешки - Страница 77

По сути, приличных отдач он не получал с четырнадцати лет, когда смеха ради взялся перенастраивать артефакт бесперебойной подпитки энергии для небольшой лаборатории. Тогда, отделавшись обширным ожогом ауры и вывихом челюсти, он научился неплохо блокировать возможные откаты. Как показала практика, не до конца и не всегда. Нынешняя, хоть и не нанесла особого урона чародейскому потенциалу, из колеи выбить удосужилась, заменив каждый вдох тупой болью.

К чести отметить, что болезненное состояние оставалось для посторонних очередной тайной. Глухой чёрный костюм безупречно облегал худощавую фигуру, придавая ей чопорную строгость заграничного гувернёра и отталкивающую мрачность мифического вампира. Длинные волосы обыденно перетягивала чёрная лента, а в ухе мерно раскачивалась аметистовая серьга — переговорник. Лёгкая, скользящая походка оставалась привычно пружинящей и совершенно бесшумной, что непомерно раздражало горемычных, которым не посчастливилось сталкиваться с ним когда‑либо в тёмном коридоре. Лёгкий намёк на улыбку блуждал на бледном лице, но блуждал настолько незаметно, что постоянно казалось, будто похожий на инфернального выходца мужчина поджимает узкие губы, ухмыляется и скалится одновременно. Длинные тонкие пальцы отстукивали на бедре ненавязчивый мотивчик с лёгким звоном, когда перстень задевал вшитую металлическую пластину. Лишь в глубине блёклых опухших, словно с глубокого похмелья, глаз при громких звуках и резких движениях вспыхивали искорки боли. Эти глаза вполне могли послужить рождению свеженькой солёной сплетни, если хоть кто‑нибудь захотел бы связываться с их обладателем.

Дураков в посольстве не держали.

Поэтому до заветной двери мужчина добрался без лишних приключений, а вот внутри начались пытки…

— Colombi! — уже добрых полчаса распинался рослый представительный мужчина средних лет, по совершенно случайному стечению обстоятельств оказавшийся непосредственным начальником худого человека в чёрном.

Несмотря на ранний час, выглядел почтенный господин свежо и бодро. Розовые молочные щёчки, не тронутые следами щетины или тяжких ночных бдений, почти сияли под тонким слоем увлажняющего крема. Не блещущие густотой смолистые кудри в лёгкой небрежности, стоившей камердинеру получаса работы, спадали на плечи. Белоснежный накрахмаленный воротничок щеголевато торчал из горловины лёгкого алого пиджака, покрытого изящной золотой вышивкой. Начавшее почтенно округляться тело, слегка портило общую представительность господина посла, поскольку имело неприятную особенность подрагивать при резких криках или движениях.

— Ik kio Vi sama permesi? — голос его как нельзя более удачно подходил общей стати представительного господина, звонкий, громкий до омерзительного жизнерадостный и удивительно пробирающий измотанные нервы. — Vi amenau elmalofte trarigardi dalegs? Ekrigardul, kio raporito Nia kuralge sol'atto! Kiamaniere Vi Mio ciu klarigi? Sur Via Truhlecce esci prisiri! Vidi du marri! Du! Vi cio kompereni? Ah, ik kio Vi povi komreren, Mio knabo… — господин посол прервался, чтобы перевести дух, демонстративно вытащил из верхнего ящика стола кружевной платочек и лёгкими изящными движениями промокнул совершенно сухой лоб и отшвырнул за ненадобностью в камин. — Kiel lestriesh viv, no posedi marce. Ho ve, Mi no povi pren Vi en lernanto.

Носитель знаменательного кольца с медвежьей головой склонился в лёгком полупоклоне, расплылся в крайне неприятной, если не сказать мерзкой, улыбке и с ярким альрийским акцентом заметил, почти не сдерживая сарказма:

— Go, Vi goige кe Min cioi treegelio…

— Ne dibi, — нервно передёрнул плечам хозяин комнаты, которого каждый раз пробирало до костей от такой вот улыбки своего секретаря. — Mi ne deziri plu ricevis tia dalegs.

Мужчина бросил на стол папку и демонстративно отвернулся к окну, не желая сознаваться даже самому себе в принепреятнейшем воздействии всегда вежливого и почтительного служащего. Несчастный, разрываемый болями, тем не мене легко подхватил со стола папки, сменил листы у чернового стола, оставил письма на подпись и непринуждённо раскланялся.

Лишь вывалившись в коридор и добравшись до вполне тихих в это время дня технических покоев, мужчина перевёл дух и дал задеревеневшему телу долгожданную передышку, просто привалившись спиной к прохладному боку большого современного концентратора. Пробежавшая по телу волна озноба хоть и была неприятной, но принесла небольшое облегчение, раскалывающейся после посольских воплей голове. Отчётов он, разумеется, не видел, да и не особенно интересовался участниками запасного плана, как наименее перспективными с учётом личности объектов.

Открыв папку с мелкими каракулями, оставленными автоматом по расшифровке мысле — образов с отслеживающих камней, мужчина едва не застонал: состояние организма изрядно бунтовало против таких усилий по всматриванию в мелкие детали. Рассеянный взгляд бессмысленно ловил строчки, но упрямо укрывал их смысл от воспалённого мозга. Зацепившиеся обрывки рисовали картины уж совсем фантастические: спонтанная инициация храма Триликого; сельские девки, бросающиеся на умрунов; самодвижущийся капкан; летающий помост; уничтожение точки выбивки; инквизиторское самосожжение всей группы мёртвых подмастерьев; гуляющие по округе марры с серпами и топорами. Вчитываясь в образы благоговейно самоочищающегося урочища по древней традиции заправских чернокнижников, бледный слегка дрожащий мужчина, потёр пальцами ноющие виски и с удивлением заметил, что либо он, либо подававший отчёт сошли с ума.

«…тянет загребущие ручонки, с собой зовёт голосом сладким, а наперерез её товарка с мешком голов срезанных, а с серпа кровь чёрная каплет…»